Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1838–1850 гг.

О, если б знал я наперёд,
Когда мой смертный час придёт,
И знал, что тихо, без терзанья,
Я кончу путь существованья, —
Я жил бы легче и смелей,
Страдал и плакал веселей,
Не только б жизнь мою злословил,
И постепенно бы готовил
Я душу слабую к концу,
Как деву к брачному венцу;
И каждый год, в тот день известной.
Собрав друзей семьёю тесной
И пеня дружеский фиал,
Себе я сам бы отправлял
Среди отрадной вечеринки,
В зачёт грядущего поминки,
Чтобы потом не заставлять
Себя по смерти поминать.
В последний год, в конце дороги,
Я свёл бы все свои итоги,
Поверил все: мои грехи,
Мою любовь, мои стихи,
Что я слагал в тоске по милой
(Прости мне, боже, и помилуй!),
И может быть ещ5е бы раз,
Припомнив пару чёрных глаз,
Да злые кудри девы дальной,
Ей брякнул рифмою прощальной.
Потом – всему и всем поклон!
И, осмотрясь со всех сторон,
В последний раз бы в божьем мире
Раскланялся на все четыре,
Окинул взором неба синь,
Родным, друзьям, в раздумьи тихом
Сказал: не поминайте лихом!
Закрыл бы очи – и аминь!

Степенных мудрецов уроки затвердив,
Как вредны пламенные страсти,
С усилием я каждый их порыв
Старался покорить рассудка грозной власти;
С мечтой сердечною вступая в тяжкий спор,
Я чувству шёл наперекор,
И может быть порой чистейшее участье
Созданий, милых мне, враждебно отвергал,
И где меня искало счастье —
Я сам от счастья убегал.

Рассудок хладный! – долго, строго
Я не без горя, не без слёз
Тебе служил, и много, много
Кровавых жертв тебе принёс;
Как в тайну высшего искусства,
Я вник в учение твоё —
И обокрал святыню чувства,
Ограбил сердце я своё;
И там, где жизнь порывом сильным
Из тесной рамы бытия
Стремилась выдвинуться, – я
Грозил ей заступом могильным,
И злой грозой поражена
Стихала грустная она.

За жертвы трудные, за горькие лишенья
Ты чем мне заплатил, холодный, жалкий ум?
Зажёг ли мне во тьме светильник утешенья
И много ли мне дал отрадных светлых дум?
Я с роком бился: что ж? – Что вынес я из боя?
Я жизнь вверял тебе – и не жил я вполне:
За жизнь мою ты дал ли мне
Хотя безжизненность покоя?
Нет, дни туманные мои
Полны, при проблесках минутных,
Печальных гроз, видений смутных
И тёмных призраков любви.

Есть цветок: его на лире
Вечно б славить я готов.
Есть цветок: он в этом мире
Краше всех других цветов.
То цветок не однолетний:
Всё милее, всё приветней
Он растёт из года в год
И, пленяя всю природу,
По восьмнадцатому году
Дивной прелестью цветёт.
Поднимается он статно.
Шейка гибкая бела,
А головка ароматна,
И кудрява, и светла,
Он витает в свете горнем,
И мечтательно – живой
Он не связан грязным корнем
С нашей бедною землёй.
Не на стебле при дорожках
Неподвижно – одинок —
нет, на двух летучих ножках
Вьётся резвый тот цветок.
от невзгод зимы упрямой
Жизнь его сохранена
За двойною плотной рамой
Осторожного окна,
И, беспечный, он не слышит
Бурь, свистящих в хладной мгле:
Он в светлице негой дышит,
Рдеет в комнатном тепле.
Что за чудное растенье!
Тонок, хрупок каждый сгиб:
Лишь одно прикосновенье —
И прекрасный цвет погиб;
Увлекая наши взоры,
Слабый, ищет он опоры…
Но – смотрите: он порой,
Нежный, розово – лилейный
Дышит силой чародейной,
Колдовством и ворожбой;
Полный прелестей, он разом
Сердце ядом напоит,
Отуманит бедный разум
И прельстит, и улетит.

Я вас знавал, когда мечтами
Вам окрылялся каждый час,
И жизнь волшебными цветами,
Шутя, закидывала вас.
О, в те лета вам было ясно,
Что можно в счастье заглянуть,
Что не вотще холмится грудь
И сердце бьётся не напрасно.
Я был при вас. Меня ничто
Не веселило; я терзался;
Одними вами любовался —
И только был терпим за то.
Очами ясными встречали
Моё вы грустное чело,
И ваших радостей число
На нём – на сей живой скрижали —
Летучим взором отмечали.

Теперь, когда вы жизнь свою
Сдружили с горем и бедами,
Я, вам не чуждый, перед вами,
Как хладный памятник, стою.
Я вам стою, как свиток пыльной,
Напоминать былые дни:
На мне, как на плите могильной,
Глубоко врезаны они.
Мне вас жаль видеть в этой доле:
Вас мучит явная тоска;
Но я полезен вам не боле,
Как лист бездушный дневника.

Мой жребий с вашим всё несходен
Доныне дороги вы мне, —
Я вам для памяти лишь годен;
Мы оба верные старине.
Я, на плечах таская бремя
Моей все грустной головы,
Напоминаю вам то время,
Когда блаженствовали вы;
А вы, в оплату мне, собою,
Движеньем взора твоего,
Напоминаете порою
Все муки сердца твоего.

Ветер влагу чуть колышет
В шопотливых камышах.
Статный лебедь тихо дышит
На лазуревых струях:
Грудь, как парус, пышно вздута,
Величава и чиста;
Шея, загнутая круто,
Гордо к небу поднята;
И проникнут упоеньем
Он в державной красоте
Над своим изображеньем,
Опрокинутый в воде.

Что так гордо, лебедь белый,
Ты гуляешь по струям?
Иль свершил ты подвиг смелый?
Иль принёс ты пользу нам?
– Нет, я праздно, – говорит он, —
Нежусь в водном хрустале.
Но недаром я упитан
Духом гордым на земле.
Жизнь мою переплывая,
Я в водах отмыт от зла,
И не давит грязь земная
Мне свободного крыла.
Отряхнусь – и сух я стану;
Встрепенусь – и серебрист;
Запылюсь – я в волны пряну,
Окунусь – и снова чист.

На брегу пустынно – диком
Человека я встречал
Иль нестройным, гневным криком,
Иль таился и молчал,
И как голос мой чудесен,
Не узнает он вовек:
Лебединых сладких песен
Недостоин человек.
Но с наитьем смертной муки,
Я, прильнув к моим водам,
Сокровенной песни звуки
Прямо небу передам!
Он, чей трон звездами вышит,
Он, кого вся твердь поёт,
Он – один её услышит,
Он – один её поймёт!

Завещаю в память свету
Я не злато, не сребро,
Но из крылий дам поэту
Чудотворное перо;
И певучий мой наследник
Да почтит меня хвалой,
И да будет он посредник
Между небом и землёй!
Воспылает он – могучий
Бич порока, друг добра —
И над миром, как из тучи,
Брызнут молнии созвучий
С вдохновенного пера!

С груди мёртвенно – остылой,
Где витал летучий дух,
В изголовье деве милой
Я оставлю мягкий пух,
И ему лишь, в ночь немую,
Из – под внутренней грозы,
Дева вверит роковую
Тайну пламенной слезы,
Кос распущенных змеями
Изголовье перевьёт
И прильнёт к нему устами,
Грудью жаркою прильнёт,
И согрет её дыханьем,
Этот пух начнёт дышать
И упругим колыханьем
Бурным персям отвечать.
Я исчезну, – и средь влаги,
Где скользил я, полн отваги,
Не увидит мир следа;
А на месте, где плескаться
Так любил я иногда,
Будет тихо отражаться
Неба мирная звезда.

Когда, в пылу воображенья,
Мечтой взволнованный поэт,
Дрожа в припадке вдохновенья,
Творит красавицы портрет,
Ему до облачного свода
Открыт орлиный произвол;
Его палитра – вся природа
Кисть – гармонический глагол;
Душа кипит, созданье зреет,
И, силой дивной зажжено,
Под краской чувства пламенеет
Широкой думы полотно.

При громе рифмы искромётной
Приимец выспренних даров
Порою с прелести заветной
Срывает трепетный покров,
Дианы перси обнажая
Иль стан богини красоты,
И эти смелые черты
Блистают, небо отражая;
И чернь во храме естества
На этот свет, на эти тени
Глядит и тело божества
Марает грязью помышлений…
Пускай!.. Так солнца светлый шар
В часы торжественного взлёта
Нечистый извлекает пар
Из зыби смрадного болота,
Но тоже солнце, облаков
Раздвинув полог, в миг восстанья
Подъемлет пар благоуханья
Из чаши девственных цветов.

И се: он вывел свой народ.
За ним египетские кони,
Гром колесниц и шум погони;
Пред ним лежит равнина вод;
И, осуждая на разлуку
Волну с волною, над челом
Великий вождь подъемлет руку
С её властительным жезлом.

И море, вспенясь и отхлынув,
Сребром чешуйчатым звуча,
Как зверь, взметалось, пасть раздвинув,
Щетиня гриву и рыча,
И грудь волнистую натужа,
Ища кругом – отколь гроза?
Вдруг на неведомого мужа
Вперило мутные глаза —

И видит: цепь с народа сбросив,
Притёк он, светел, к берегам,
Могущ, блистающ, как Иосиф,
И бога полн, как Авраам;
Лик осин венцом надежды,
И огнь великий дан очам;
Не зыблет ветр его одежды;
Струёю тихой по плечам
Текут власы его льняные,
И чудотворною рукой
Подъят над бездною морской
Жезл, обращавшийся во змия…
То он! – и воплем грозный вал,
Как раб, к ногам его припал.

Тогда, небесной мощи полный,
Владычным оком он блеснул,
И моря трепетные волны
Жезлом разящим расхлестнул,
И вся пучина содрогнулась,
И в смертном ужасе она,
И застонав, перевернулась…

И ветер юга, в две стены,
И с той, и с этой стороны
Валы ревущие спирая,
Взметал их страшною грядой,
И с бурным воем, в край из края
Громаду моря раздирая,
Глубокой взрыл её браздой,
И волны, в трепете испуга,
Стеня и подавляя стон,
Взирают дико с двух сторон,
Отодвигаясь друг от друга,
И средь разрытой бездны вод
Вослед вождю грядёт народ;
Грядёт – и тихнет волн тревога.
И воды укрощают бой,
Впервые видя пред собой
Того, который видел бога.

Погоня вслед, но туча мглы
Легла на вражеские силы:
Отверзлись влажные могилы;
Пучина сдвинулась; валы,
Не видя царственной угрозы,
Могущей вспять их обратить,
Опять спешат совокупить
Свои бушующие слёзы,
И, с новым рёвом торжества,
Вступя в стихийные права,
Опять, как узнанные братья,
Друг к другу ринулись о объятья
И, жадно сдвинув с грудью грудь,
Прияли свой обычный путь.

И прешед чрез рябь морскую,
И погибель зря врагов,
Песнь возносит таковую
Сонм израильских сынов:

«Воспоём ко господу:
Славно бо прославился!
Вверг он в море бурное
И коня и всадника.
Бысть мне во спасение
Бог мой – и избавися.
Воспоём к предвечному:
Славно бо прославился!

Кто тебе равным, о боже, поставлен?
Хощешь – и бурей дохнут небеса,
Море иссохнет – буди прославлен!
Дивен во славе творяй чудеса!

Он изрёк – и смерть готова.
Кто на спор с ним стать возмог?
Он могущ; он – брани бог;
Имя вечному – Егова.
Он карающ, свят и благ;
Жнёт врагов его десница;
В бездне моря гибнет враг,
Тонут конь и колесница;
Он восхощет – и средь вод
Невредим его народ.

Гром в его длани; лик его ясен;
Солнце и звёзды – его словеса;
Кроток и грозен, благ и ужасен;
Дивен во славе творяй чудеса!»

И в веселии великом
Пред женами Мариам,
Оглашая воздух кликом,
Ударяет по струнам,
В славу божьего закона,
Вещим разумом хитра —
Мужа правды – Аарона
Вдохновенная сестра.
Хор гремит; звенят напевы;
«Бог Израиля велик!»
Вторят жёны, вторят девы,
Вторят сердце и язык:
«Он велик!»

А исполненный святыни,
Внемля звукам песни сей,
В предлежащие пустыни
Тихо смотрит Моисей.